Николай Гумилёв

                                           Жираф (1908)



                         Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
                         И руки особенно тонки, колени обняв.
                         Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
                         Изысканный бродит жираф.

                         Ему грациозная стройность и нега дана,
                         И шкуру его украшает волшебный узор,
                         С которым равняться осмелится только луна,
                         Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

                         Вдали он подобен цветным парусам корабля,
                         И бег его плавен, как радостный птичий полет.
                         Я знаю, что много чудесного видит земля,
                         Когда на закате он прячется в мраморный грот.

                         Я знаю веселые сказки таинственных стран
                         Про черную деву, про страсть молодого вождя,
                         Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
                         Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

                         И как я тебе расскажу про тропический сад,
                         Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав...
                         - Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад
                         Изысканный бродит жираф.























О. Э. Мандельштам



Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи —
На головах царей божественная пена —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Август 1915

































Notre Dame

Где римский судия судил чужой народ —
Стоит базилика, и — радостный и первый —
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.

Но выдает себя снаружи тайный план,
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,—
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам...

1912
























* * *
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.



Ноябрь 1933